Неточные совпадения
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно есть. Деньги сами собою… Он
думает, что, как ему,
мужику, ничего, если не поесть день, так и другим тоже. Вот новости!
— А потому терпели мы,
Что мы — богатыри.
В том богатырство русское.
Ты
думаешь, Матренушка,
Мужик — не богатырь?
И жизнь его не ратная,
И смерть ему не писана
В бою — а богатырь!
Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина… леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит — катается
На колеснице огненной…
Все терпит богатырь!
Не так ли, благодетели?»
— Так! — отвечали странники,
А про себя
подумали:
«Колом сбивал их, что ли, ты
Молиться в барский дом?..»
«Зато, скажу не хвастая,
Любил меня
мужик!
«Пойдем в село Кузьминское,
Посмотрим праздник-ярмонку!» —
Решили
мужики,
А про себя
подумали:
«Не там ли он скрывается,
Кто счастливо живет...
Сама лисица хитрая,
По любопытству бабьему,
Подкралась к
мужикам,
Послушала, послушала
И прочь пошла,
подумавши:
«И черт их не поймет!»
И вправду: сами спорщики
Едва ли знали, помнили —
О чем они шумят…
Мужик, трудясь, не
думает,
Что силы надорвет.
Крестьяне добродушные
Чуть тоже не заплакали,
Подумав про себя:
«Порвалась цепь великая,
Порвалась — расскочилася
Одним концом по барину,
Другим по
мужику...
Пройдя еще один ряд, он хотел опять заходить, но Тит остановился и, подойдя к старику, что-то тихо сказал ему. Они оба поглядели на солнце. «О чем это они говорят и отчего он не заходит ряд?»
подумал Левин, не догадываясь, что
мужики не переставая косили уже не менее четырех часов, и им пора завтракать.
— Мне не кажется важным, не забирает меня, что ж ты хочешь?… — отвечал Левин, разобрав, что то, что он видел, был приказчик, и что приказчик, вероятно, спустил
мужиков с пахоты. Они перевертывали сохи. «Неужели уже отпахали?»
подумал он.
Сначала Левин
думал сдать всё хозяйство, как оно было,
мужикам работникам и приказчику на новых товарищеских условиях, но очень скоро убедился, что это невозможно, и решился подразделить хозяйство.
В саду они наткнулись на
мужика, чистившего дорожку. И уже не
думая о том, что
мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное лицо, не
думая о том, что они имеют вид людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами шли вперед, чувствуя, что им надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от того мучения, которое оба испытывали.
«Какой же он неверующий? С его сердцем, с этим страхом огорчить кого-нибудь, даже ребенка! Всё для других, ничего для себя. Сергей Иванович так и
думает, что это обязанность Кости — быть его приказчиком. Тоже и сестра. Теперь Долли с детьми на его опеке. Все эти
мужики, которые каждый день приходят к нему, как будто он обязан им служить».
Он ничего не
думал, ничего не желал, кроме того, чтобы не отстать от
мужиков и как можно лучше сработать. Он слышал только лязг кос и видел пред собой удалявшуюся прямую фигуру Тита, выгнутый полукруг прокоса, медленно и волнисто склоняющиеся травы и головки цветов около лезвия своей косы и впереди себя конец ряда, у которого наступит отдых.
«Девочка — и та изуродована и кривляется»,
подумала Анна. Чтобы не видать никого, она быстро встала и села к противоположному окну в пустом вагоне. Испачканный уродливый
мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном
мужике»,
подумала Анна. И вспомнив свой сон, она, дрожа от страха, отошла к противоположной двери. Кондуктор отворял дверь, впуская мужа с женой.
Целый день этот Левин, разговаривая с приказчиком и
мужиками и дома разговаривая с женою, с Долли, с детьми ее, с тестем,
думал об одном и одном, что занимало его в это время помимо хозяйственных забот, и во всем искал отношения к своему вопросу: «что же я такое? и где я? и зачем я здесь?»
Покамест Чичиков
думал и внутренне посмеивался над прозвищем, отпущенным
мужиками Плюшкину, он не заметил, как въехал в средину обширного села со множеством изб и улиц.
Да ты
подумай прежде о том, чтобы всякий
мужик был у тебя богат, так тогда ты и сам будешь богат без фабрик, и без заводов, и без глупых <затей>.
Оставил мелочи, обратил вниманье на главные части, уменьшил барщину, убавил дни работы на себя, прибавил времени
мужикам работать на них самих и
думал, что теперь дела пойдут наиотличнейшим порядком.
«Мое-то будущее достоянье —
мужики, —
подумал Чичиков, — дыра на дыре и заплата на заплате!» И точно, на одной избе, вместо крыши, лежали целиком ворота; провалившиеся окна подперты были жердями, стащенными с господского амбара.
— И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! — продолжал Плюшкин. — Да и в самом деле, как прибережешь его? землишка маленькая,
мужик ленив, работать не любит,
думает, как бы в кабак… того и гляди, пойдешь на старости лет по миру!
Раскольников перешел через площадь. Там, на углу, стояла густая толпа народа, все
мужиков. Он залез в самую густоту, заглядывая в лица. Его почему-то тянуло со всеми заговаривать. Но
мужики не обращали внимания на него и все что-то галдели про себя, сбиваясь кучками. Он постоял,
подумал и пошел направо, тротуаром, по направлению к В—му. Миновав площадь, он попал в переулок…
— И прекрасно. Как вы полагаете, что
думает теперь о нас этот человек? — продолжал Павел Петрович, указывая на того самого
мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных лошадей и, возвращаясь назад по дороге, «забочил» и снял шапку при виде «господ».
Раздался топот конских ног по дороге…
Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных лошадей перед собою и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно, не ломая шапки, что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. «Вот этот тоже рано встал, —
подумал Базаров, — да, по крайней мере, за делом, а мы?»
— Кто ж его знает! — ответил Базаров, — всего вероятнее, что ничего не
думает. — Русский
мужик — это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. [Госпожа Ратклиф (Редклифф) — английская писательница (1764–1823). Для ее произведений характерны описания фантастических ужасов и таинственных происшествий.] Кто его поймет? Он сам себя не понимает.
— Вчера, на ярмарке, Лютов читал
мужикам стихи Некрасова, он удивительно читает, не так красиво, как Алина, но — замечательно! Слушали его очень серьезно, но потом лысенький старичок спросил: «А плясать — умеешь? Я, говорит,
думал, что вы комедианты из театров». Макаров сказал: «Нет, мы просто — люди». — «Как же это так — просто? Просто людей — не бывает».
Мужики повернулись к Самгину затылками, — он зашел за угол конторы, сел там на скамью и
подумал, что
мужики тоже нереальны, неуловимы: вчера показались актерами, а сегодня — совершенно не похожи на людей, которые способны жечь усадьбы, портить скот. Только солдат, видимо, очень озлоблен. Вообще это — чужие люди, и с ними очень неловко, тяжело. За углом раздался сиплый голос Безбедова...
Клим
подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она работает на революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как
мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
— Пятый год и
мужика приучил
думать, — с улыбочкой и поучительно заметил Фроленков.
«Идиоты!» —
думал Клим. Ему вспоминались безмолвные слезы бабушки пред развалинами ее дома, вспоминались уличные сцены, драки мастеровых, буйства пьяных
мужиков у дверей базарных трактиров на городской площади против гимназии и снова слезы бабушки, сердито-насмешливые словечки Варавки о народе, пьяном, хитром и ленивом. Казалось даже, что после истории с Маргаритой все люди стали хуже: и богомольный, благообразный старик дворник Степан, и молчаливая, толстая Феня, неутомимо пожиравшая все сладкое.
Клим стоял сзади и выше всех, он хорошо видел, что хромой ударил в пустое место. А когда
мужик, неуклюже покачнувшись, перекинулся за борт, плашмя грудью, Клим уверенно
подумал...
— Там, в Париже, — ответил Лютов, указав пальцем почему-то в потолок. — Мне Лидия писала, — с ними еще одна подруга… забыл фамилию. Да, — мужичок шевелится, — продолжал он, потирая бугристый лоб. — Как
думаешь: скоро взорвется
мужик?
Зачем ему эти поля,
мужики и вообще все то, что возбуждает бесконечные, бесплодные думы, в которых так легко исчезает сознание внутренней свободы и права жить по своим законам, теряется ощущение своей самости, оригинальности и
думаешь как бы тенями чужих мыслей?
Этого он не мог представить, но
подумал, что, наверное, многие рабочие не пошли бы к памятнику царя, если б этот человек был с ними. Потом память воскресила и поставила рядом с Кутузовым молодого человека с голубыми глазами и виноватой улыбкой; патрона, который демонстративно смахивает платком табак со стола; чудовищно разжиревшего Варавку и еще множество разных людей. Кутузов не терялся в их толпе, не потерялся он и в деревне, среди сурово настроенных
мужиков, которые растащили хлеб из магазина.
— Поп крест продал, вещь — хорошая, старинное немецкое литье. Говорит: в земле нашел. Врет, я
думаю.
Мужики, наверное, в какой-нибудь усадьбе со стены сняли.
Он мотнул головой и пошел прочь, в сторону, а Самгин, напомнив себе: «Слабоумный», — воротился назад к дому, чувствуя в этой встрече что-то нереальное и снова
подумав, что Марину окружают странные люди. Внизу, у конторы, его встретили вчерашние
мужики, но и лысый и
мужик с чугунными ногами были одеты в добротные пиджаки, оба — в сапогах.
«Мы», — вспомнил он горячее и веское словцо Митрофанова в пасхальную ночь. «Класс», —
думал он, вспоминая, что ни в деревне, когда
мужики срывали замок с двери хлебного магазина, ни в Нижнем Новгороде, при встрече царя, он не чувствовал раскольничьей правды учения в классовой структуре государства.
Она определила отношения шепотом и, с ужасом воскликнув: —
Подумайте! И это — царица! — продолжала: — А в то же время у Вырубовой — любовник, — какой-то простой сибирский
мужик, богатырь, гигантского роста, она держит портрет его в Евангелии… Нет, вы
подумайте: в Евангелии портрет любовника! Черт знает что!
— Нет, вы
подумайте: XIX век мы начали Карамзиным, Пушкиным, Сперанским, а в XX у нас — Гапон, Азеф, Распутин… Выродок из евреев разрушил сильнейшую и, так сказать, национальную политическую партию страны, выродок из
мужиков, дурак деревенских сказок, разрушает трон…
«И куда это они ушли, эти
мужики? —
думал он и углубился более в художественное рассмотрение этого обстоятельства. — Поди, чай, ночью ушли, по сырости, без хлеба. Где же они уснут? Неужели в лесу? Ведь не сидится же! В избе хоть и скверно пахнет, да тепло, по крайней мере…»
А
мужики разошлись оттого, что сам же он, чай, содрал с них что-нибудь, да и распустил, а исправнику и не
думал жаловаться.
«До бед, которыми грозит староста, еще далеко, —
думал он, — до тех пор многое может перемениться: авось дожди поправят хлеб; может быть, недоимки староста пополнит; бежавших
мужиков „водворят на место жительства“, как он пишет».
А
мужики ласково и лукаво улыбались молча: «Балует барышня, — как будто
думали они, — с ребятишками да с бабами возится! ишь какой пустяк носит им! Почто это нашим бабам и ребятишкам?»
— Я учительница, но хотела бы на курсы, и меня не пускают. Не то что не пускают, они пускают, но надо средства. Дайте мне, и я кончу курс и заплачу вам. Я
думаю, богатые люди бьют медведей,
мужиков поят — всё это дурно. Отчего бы им не сделать добро? Мне нужно бы только 80 рублей. А не хотите, мне всё равно, — сердито сказала она.
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного
мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было правда то, что рассказывал этот добродушный человек, — так было ужасно
думать, что могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и
думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский
мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
— Да ведь народ бедствует. Вот я сейчас из деревни приехал. Разве это надо, чтоб
мужики работали из последних сил и не ели досыта, а чтобы мы жили в страшной роскоши, — говорил Нехлюдов, невольно добродушием тетушки вовлекаемый в желание высказать ей всё, что он
думал.
Привалов
думал о том, что как хорошо было бы, если бы дождевая тучка прокатилась над пашнями гарчиковских
мужиков; всходы нуждались в дожде, и поп Савел служил уж два молебна; даже поднимали иконы на поля.
За занавеску вошли, кроме Николая Парфеновича, и прокурор, присутствовали и несколько
мужиков, «конечно, для силы, —
подумал Митя, — а может, и еще для чего-нибудь».
Его попросили выйти опять в «ту комнату». Митя вышел хмурый от злобы и стараясь ни на кого не глядеть. В чужом платье он чувствовал себя совсем опозоренным, даже пред этими
мужиками и Трифоном Борисовичем, лицо которого вдруг зачем-то мелькнуло в дверях и исчезло. «На ряженого заглянуть приходил», —
подумал Митя. Он уселся на своем прежнем стуле. Мерещилось ему что-то кошмарное и нелепое, казалось ему, что он не в своем уме.
И
мужики надеялись,
думали: «Шалишь, брат! ужо тебя к ответу потянут, голубчика; вот ты ужо напляшешься, жила ты этакой!..» А вместо того вышло — как вам доложить? сам Господь не разберет, что такое вышло!